Врач-доброволец Айсулуу Атаканова приехала в Кыргызстан из Москвы в черные дни июля. В пик эпидемии она работала в реанимационном отделении Кыргызско-Турецкой больницы

Айсулуу, какая у вас специальность и где вы учились?

- Я окончила нашу Кыргызскую государственную медицинскую академию им. И.К.Ахунбаева с отличием, после чего окончила ординатуру в Москве в РНИМУ им. Н.И.Пирогова по специальности «кардиология» и продолжаю там дальнейшее обучение в аспирантуре.

Как вы оказались в числе врачей, приехавших в самый разгар пандемии, и кто был инициатором этой идеи?

- Кто был инициатором, я узнала только в Кыргызстане. Это врач-реаниматолог Омуралиева Эльвира Турсункалиевна. Она увезла первую бригаду докторов и сестер. Я приехала со второй бригадой. В Москве организоваться в общую команду нам помогали волонтеры и представители посольства. С помощью сарафанного радио они смогли собрать докторов и медперсонал.

Конец июня и начало июля в Москве были очень напряженным. Пришлось консультировать очень много пациентов онлайн. Еще я состояла в Телеграмм-группе, где врачи консультировали больных из КР, которые не могли попасть к врачу. Количество консультаций росло в геометрической прогрессии, а я смотрела на новостную ленту Кыргызстана, на каждодневную сводку заболевших и умерших, сердце просто не выдерживало. Я знала, какое положение медицины у нас, какое лекарственное и материальное обеспечение больниц, что не хватает медицинского персонала. И больше не могла наблюдать за этой картиной со стороны.

Как вас встретил Кыргызстан?

- Никак. В аэропорту нас забыли, точнее, приехали только спонсоры, которые оплатили наш перелет, но никаких чиновников от государства, от Минздрава там не было. Если честно, я лично и не ждала, чтобы нас встречали с красной дорожкой. Мы приехали работать, у нас был только такой настрой и никакие «кыргызча» встречи нас не волновали.

Почему так много смертей было в июле?

- Причиной тому был не один фактор. Но основной я считаю – это полная десинхронизация наших руководящих структур. Они не сделали того, что можно и нужно было сделать до начала вспышки. Я говорю о знаниях, об обучающем материале. Бросили на амбразуру медицинских работников, не предоставив им абсолютно ничего. К примеру, в Российской Федерации до начала вспышки КОВИДа всех врачей и младший медицинский персонал обучали онлайн. Каждый врач сдавал тесты и получал сертификаты по пройденному материалу. Кто не смог сдать, тот повторно шел на тестирование, чтобы его допустили к лечению больных КОВИДом.

У нашей страны было время обучить специалистов, но наш Минздрав не сделал этого. Не проводились обязательные обучающие курсы до начала пика. Было же понятно, что коронавирус обязательно придет в Кыргызстан, невозможно было этого избежать. Это пандемия. Надо было действовать заранее.

Действительно, к тому времени в мире уже был какой-то опыт в лечении этой болезни и можно было просто хотя бы ознакомиться с уже существующими стратегиями.

- Отсутствие образовательной стратегии для персонала - это была первая огромная проблема, которую я увидела. КОВИД - абсолютно новая инфекция. Надо было учить персонал, надо было изучить все, что известно об этой болезни, взять опыт других стран и изучить их ошибки. У нас ничего этого не было. Была просто битва врачей один на один с неведомым вирусом, и каждый лечил, как мог, вне зависимости от специальности. Было и такое, что гинеколог лечил от пневмонии заболевшего пульмонолога.

Я уверена, ни один доктор не действовал специально во вред. Многие ошибки, совершенные на практике, были сделаны вследствие элементарного отсутствия знаний о лечении новой инфекции. И ответственность за это лежит на Минздраве.

Какие еще были сложности?

- Вторая проблема – это отсутствие связей между больницами и Минздравом. Я работала в Кыргызско-Турецкой больнице в Бишкеке и не могла ни до кого достучаться по возникшим вопросам. В первый день, когда нас распределили по больницам, пришла в отделение и была шокирована отсутствием элементарных препаратов. Там не было лекарств для снижения давления, для снижения сахара. В тот же день составила список из 15 пунктов самых необходимых лекарств и медицинских изделий, которые нужны были в условиях реанимации. Одну копию я отдала старшей сестре, другую главврачу. Попросила: «Передайте, пожалуйста, в Минздрав, чтобы эти препараты у нас были». Списки передавались, но препараты так и не поступили. Через неделю приехали доктора из Турции, они дополнили мой список и снова отправили. Ответ также не пришел.

В отделениях не было элементарного инсулина. А ведь это не было секретом, что больные с сахарным диабетом будут болеть тяжелее и чаще попадать в больницу, чем остальные пациенты. Об этом знал весь мир. В реанимации у нас каждый второй был с сахарным диабетом. В один момент закончились тестеры для определения сахара крови, а инсулина, как я уже сказала, вообще не было. Я попала в страшную ситуацию, когда у человека был высокий сахар, надо его срочно снижать, а инсулина нет. Говорили, что государство его не закупает и никогда не закупало, просите родственников приобрести – такой ответ я услышала от администрации нашей больницы. Я не могу судить о том, что происходит в мирное время, но зная, что с КОВИДом будет такая ситуация, надо было закупить необходимые лекарства.

Знаете, сказать, что здесь было полнейшее отсутствие лекарств, тоже неверно. Они были. Но какие это были лекарства? Я не знаю, кто закупает их в нашем государстве. Но они абсолютно не анализировали, какие препараты понадобятся. У нас стояло несколько коробок цефтриксона, в которых были сотни доз, но кому нужен был цефтриксон, когда всех больных уже перекапали в дневных стационарах, на дому и амбулаторно. Этот препарат уже не нужен был в реанимации. А те препараты, которые были крайне необходимы, не закупали. В итоге врачи оставались в такой ситуации, когда пациент получал один антибиотик, через четыре дня он заканчивался, его не было в аптеках, и доктор должен решать, какой антибиотик подобрать, чтобы пациенту не стало хуже.

Было очень трудно. Что-то заканчивалось, а чего-то вообще не было. Доктора выкручивались, как могли – меняли, жонглировали препаратами. Шло ли это на пользу пациенту? Думаю, нет. Если бы была полная обеспеченность нужными препаратами, если бы ответственные за закуп препаратов чиновники Минздрава подходили вдумчиво и внимательно к данной ситуации, этой катастрофы, возможно, не было бы.

Третья острая проблема – на тот момент отсутствовала лабораторная поддержка. Лаборатории работали только рано утром, но доктора ведь работали 24 часа. Мы сменяли друг друга каждые шесть–восемь часов. Также должны были работать и лаборатории. Ведь помощь пациентам нужна здесь и сейчас. Тем более в реанимации. Нужно каждые несколько часов смотреть анализы, особенно тяжелым пациентам. А нам приходилось ждать сутки, чтобы получить их анализы. Это было ошибкой Минздрава - не организовать лабораторную службу. Но знаете, мы не сдавались. Просили родственников больных отнести пробирки в частные лаборатории и там сделать анализы, потому что счет шел на часы, и анализы были крайне важны. Я чувствовала себя ужасно, но во благо этих пациентов я просила родственников нести анализы в частные лаборатории. На это меня толкнуло бездействие государственных органов. Но и в частных лабораториях в один момент закончились реактивы на прокальцитонин, на Д-димер. Эти два абсолютно важных показателя не определялись, и лечить пациентов без данных показателей в условиях реанимации было намного сложнее.

Еще одной большой проблемой были пациенты на искусственной вентиляции легких. В нашей больнице не выдавались наркотические препараты и миорелаксанты. На мой вопрос «почему?» из администрации пришел ответ, что у больницы нет разрешительных документов на данные препараты. В результате пациенты находились на тех препаратах, которые имелись в наличии. Использовали то, что могли найти на тот момент. И это влияло на лечение, на состояние больных.

Мы, врачи, бились, как рыба об асфальт, выпрашивая, скандаля, выбивая эти лекарства у нашей администрации. Мы были обязаны принимать тяжелейших пациентов, которым нужна искусственная вентиляция легких, но при этом не дали даже разрешения на наркотические и седативные препараты. Это было полнейшее издевательство над врачом, который остается один на один с тяжелым пациентом и проблемами, которые должно было решить государство, имеется в виду лекарственное обеспечение, инструментальная и лабораторная поддержка. Хорошо, если у пациента есть обеспеченные родственники, которые могли платить за услуги частников, а если нет?

Как Вы оцениваете действия наших врачей?

- После того, как я вышла из красной зоны, в соцсетях прочитала, что родственники просят найти виновных в произошедших событиях. Так вот, простые врачи меньше всего виноваты, ни у одного доктора нет мысли навредить пациенту. Каждый врач пытался помочь. Но помогать надо было правильно, врачи не боги, кто-то должен был обучать их, кто-то должен был заранее это все продумать. Тем более на это было время, и это основная функция руководителей - предвидеть, подготовиться, поддержать подчиненных, облегчить их труд.

Доктора не роботы, у которых нет души и эмоций. Наша специальность такая, что мы очень часто молчим, даже если нас несправедливо обвиняют, мы терпим столько лет хамское отношение со стороны государства и пациентов. Мы такой народ, мы терпим... На самом деле у врачей накопилось много боли. У большинства докторов из красной зоны сейчас сильная депрессия и постоянное чувство тревоги. На войне у солдат развивается посттравматическое стрессовое расстройство. У нас развилось нечто подобное. Я разговариваю со своими коллегами. Многие не спят так же, как и я не сплю. Каждую ночь просыпаюсь и просто смотрю в темное окно. Какое-то внутреннее беспокойство не оставляет меня. Я помню всех своих умерших пациентов. Каждый доктор помнит. Мои мне снятся по ночам. Они там живые. А иногда я на улице увижу кого-то, кто похож на моего умершего пациента. Через пару секунд я понимаю, что это другой человек. Я не знаю, как долго это продлится, не знаю, как это пережить, но тот стресс, который я испытала в эти дни, я не испытывала никогда. Никто не должен думать, что пациентов бросили, не досмотрели, оставили умирать. Врачи делали все, что могли, и каждый из нас тяжело переживает смерть каждого пациента.

Хочу рассказать еще об одной вещи, которая мне была крайне неприятна. Наш и.о. заведующего отделением боялся заходить в грязную зону. За все время моей работы, а я отработала там три недели, он зашел всего один раз, когда приехали телевидение и журналисты. И он настолько боялся, что обклеил весь свой СИЗ лейкопластырем. Мне было смешно и немного противно на него смотреть. Я считаю, что руководители должны держать ситуацию под контролем. А это может делать только тот человек, который понимает, что происходит во всех отделениях. Сидеть как можно подальше от больных, в чистой зоне, у себя в кабинете на телефоне, и давать издалека указания докторам, которые день и ночь воюют за жизни людей в грязной зоне – это, как минимум, некрасиво.

Наш главврач себя не утруждал. Он не приходил в реанимационное отделение, он не делал с нами обходы. Разве это допустимо в таких практически военных условиях? В условиях, когда в реанимации работали не реаниматологи. Там идет самая трудная борьба за жизнь пациента. Зачем нам ставят таких главврачей? Чтобы они нами командовали? А нам нужны были наставники. Нам нужны были советы профессионалов, на которых мы могли опереться. Мы нуждались в лидерах, которые могли бы нас поддержать и вести. Но разные, конечно, были главврачи. К примеру, главврач 6-й больницы (со слов моей коллеги) все время находилась в грязной зоне, сидела в приемном отделении, сама принимала больных, несмотря на свой статус. Ее, кстати, сняли с должности (справка от ред.: Главный врач 6-й больницы Мукамбетова Эльмира Алексеевна уволена, так как закончился контракт с Минздравом, и она была вынуждена написать заявление по собственному желанию) и даже не заплатили за работу в грязной зоне! Были главврачи, которые работали в красных зонах рядом со своими докторами. Вот это я понимаю самоотверженность, но их – единицы. И спасибо им огромное!

Многим известно, что из-за нехватки врачей в красных зонах работали ординаторы. Практически дети, не имеющие пока большого опыта работы с пациентами. Но я хочу сказать им спасибо за ту работу и ответственность, которую они несли. И, надеюсь, они поняли, какие могут быть руководители и врачи, и какими можно стать. Он же, и.о. заведующего отделением Кыргызско-Турецкой больницы создавал искусственные фильтры для больных, которые шли на госпитализацию. Он кричал из своей чистой зоны, писал нам в группах, что госпитализация только через него. Учитывая, что я работаю в России, мне было абсолютно все равно. В частности, я принимала скорые и, если больной был тяжелый, я его все равно госпитализировала без разрешения главврача. После чего я получала втык за то, что положила больного, не уведомив его. Я уверена, такая проблема, когда руководитель вмешивается в госпитализацию, была и в других стационарах. Если бы на горячую линию давали правильную информацию о количестве койко-мест, можно было рационально раскидывать больных. А не заставлять скорые метаться с больным по городу в поисках свободных мест. Я говорю про тот период, когда я работала. Возможно, до меня или после меня было по-другому. Думаю, если бы все было синхронизировано и работало, как часы, было бы меньше потерь.

Как отличалось лечение ковидных больных в России и Кыргызстане?

- Я даже не хочу сравнивать лечение в Москве и Кыргызстане. Это абсолютно разные миры. В Москве в больницах было все. Лаборатории и компьютерные томографы были при больницах и работали 24 часа. Было достаточное количество машин скорой помощи все 24 часа. Весь персонал работал днем и ночью. Одним словом, были созданы все условия для качественной медицинской помощи.

Я спрашиваю не потому, что хочу сравнивать, а потому что можно было хоть какой-то опыт перенять. Здесь даже не обязательно было знать иностранные языки. Достаточно сносно говорить на русском. Можно было просто созвониться и поговорить с коллегами из России.

- В Москве был немного иной подход к лечению коронавируса. Они начинали с противовирусных препаратов. Там использовали гидроксихлорохин и много других препаратов, которых в Кыргызстане нет, и здесь они не использовались. Поэтому оценить разницу практически невозможно, но я думаю, что у нашего Минздрава было время и возможность перенять опыт не только России, а всех стран, которые уже пережили начало пандемии, и адаптировать этот опыт к условиям КР.

К примеру, были лекции наших соотечественников-коллег из Германии и других стран, но, к сожалению, Кыргызстан и развитые страны - это разные миры медицины. Они советовали те методы исследования и препараты, которых подавно нет в КР. Большое количество смертей в КР, конечно, было связано и с тем, что было лавинообразное поступление пациентов. На 1 врача в Бишкеке приходилось от 30 до 50 пациентов. К сравнению, в Москве на одного врача приходилось 20 пациентов. Любая система здравоохранения не справится с таким наплывом пациентов. Чтобы хорошо лечить, нужно время и доктору, и персоналу. Нужно время для обследований, для анализов, для снимков. А этого времени не было. Был бесконечный поток пациентов.

Много людей с хроническими болезнями не могли получить помощь и умирали, поскольку все больницы их не принимали. Как в Москве решалась эта проблема?

- В Москве в момент вспышки практически все больницы перепрофилировали под ковидные, но там ресурсы большие. Там большой коечный фонд, и они могли себе позволить оставить несколько больниц для хронических и срочных больных.

Поразительно было то, что всю вину за случившееся перевели на народ. Вы сами виноваты- звучало в каждом выступлении. Никто, ни один чиновник не взял на себя ответственность за те дни. Едва ли не единственной причиной высокой смертности, судя по выступлениям стало то, что люди занимались самолечением.

- Насчет самолечения. Было несколько групп пациентов. Одна – сознательная – сами ничего не предпринимали и слушали мнение врача. Но была и другая группа, которая слушала своих соседей, знакомых, родственников. Я сталкивалась на практике, когда один человек вылечился от пневмонии определенным препаратом, и он писал всем своим знакомым по вотсапу, что надо принимать такой-то препарат. Но ведь люди разные, организмы у всех разные. Нельзя переносить то, что принимает один человек, на другого.

А что было делать, когда все больницы закрылись или не принимали? Телефоны не отвечали. Близкие задыхались на глазах. Вот история моего близкого родственника. В июле в их подъезде заболел КОВИДом один сосед. Он умер. Вслед за ним заболела и скончалась его жена. Еще один сосед заболел и умер. Все сбежали из подъезда, кто куда мог – к родным, в село, на дачу... Родственник говорит, что это напоминало фильм ужасов – пустой дом, три смерти, а им с женой и двумя детьми некуда было сбежать. В один из дней заболела его жена. Он повез ее в одну больницу, в другую, Скорая не отзывается, телефоны горячей линии тоже... Поехали сдавать анализы, там огромная очередь, им удалось записаться на 5 утра через четыре дня. Он оставил жену дома, сам поехал искать врача. Возвращается, а она лежит синяя на животе, почти не дышит. Что делать? Как быть? И тут кто-то через кого-то, знакомых чьих-то знакомых говорит, что надо капать такой-то препарат - в данном случае это был ксилат, который применяется при ожогах от интоксикации. Неизвестно, что в итоге помогло, но она выжила.

Другая история с другим родственником, который, будучи простым водителем, вынужден был сам ставить капельницу своей жене. Они нигде не смогли получить помощь.

- Мне очень жаль, что пациенты остались одни, без помощи. Действительно очень жаль. Это было ужасно - в каждой семье есть потери. На этот вопрос у меня нет ответа. По-моему, суть проблемы кроется в нескольких пунктах: мест в больницах Бишкека не хватало и в мирное время, специалистов тоже. Не секрет, что пациенты ждут плановой госпитализации в государственные больницы месяцами. Тот кадровый потенциал, который мог бы хоть как-то помочь, давно зарабатывает себе на жизнь за пределами КР.

За многие десятилетия ни один президент, ни один руководитель этими вопросами конкретно не занимался. Все кричали про реформы, но ни одной успешной, логичной в системе здравоохранения не было. КОВИД обнажил те проблемы, которые всегда существовали, и показал их в самых темных тонах. Каждый раз мы залатываем только дыры, а нужно менять с корня.

Хочу спросить насчет применения дексаметазона. Его активно капали в начале. Но насколько я знаю, он показал свою эффективность только в предагональной стадии. Правильно ли я понимаю, что этот препарат снижает иммунитет, пациент чувствует себя лучше, некоторые даже просили выписать их, в то время как вирус незаметно на фоне подавления иммунитета дает буквально взрывной рост в организме, и через несколько дней происходит резкое ухудшение? Во многих случаях фатальное.

- Насчет дексаметазона вопрос остается очень спорным. Непонятно, откуда это взялось, кто его начал назначать? Конечно, нельзя было вводить дексаметазон на начальных стадиях заболевания. Дексаметазон применяли только для тяжелобольных, если есть показания. Успешный опыт применения дексаметазона для COVID-19 был в исследовании британцев. Дексаметазон может делать только врач по показаниям в условиях стационара для тяжелых пациентов. Капать его для пациентов с легким течением болезни было определенно ошибкой. Вы правильно понимаете, что дексаметазон подавляет иммунитет. Первые семь дней заболевания капать его категорически запрещено. К сожалению, я не знаю, почему люди вдруг стали это делать.

Хочу сказать про ту панику, которая способствовала бесконтрольному приему дексаметазона, многих антибиотиков, клексана и иных препаратов. Свою лепту в самолечение пациентов внес и бесконтрольный отпуск лекарственных средств из аптек. При этом некоторые люди сами просили им прокапать эти препараты, не имея на то назначения врача. Я думаю, паника была создана отсутствием качественной информационной поддержки населения со стороны государства.

Наверное, надо было вещать со всех каналов и радиоволн, в интернете и соцсетях об опасности самолечения и основах правильного лечения легких форм коронавирусной инфекции. Ведь по мировой статистике 80% заболевших имели легкую форму болезни. Например, в Москве рассказывали о коронавирусе не только с телеэкранов, но и в автобусах, метро и т.д.

А был ли дексаметазон в официальном протоколе? Был ли он в протоколе лечения внебольничной пневмонии? Сначала ведь ее лечили, как бактериальную. А ведь это две большие разницы - лечение ковидной и лечение бактериальной пневмонии.

- Не знаю, я прибыла тогда, когда два протокола уже были отработаны.

Вам оплачивали работу? Где вы жили? Кормили ли вас?

- Нам оплатили работу, как платят всем врачам в Кыргызстане. Сначала мы жили в турецком лицее «Айчурок», потом благодаря спонсорам нас переселили в гостиницу. Кормили нас хорошо. В этом нет претензий. Люди, далекие от медицины, частные лица оказали колоссальную помощь, чтобы облегчить нам работу и улучшить условия проживания и питания. Огромное спасибо всем им. Если бы не они, труд врачей был бы еще тяжелее, потому что состояние наше было на тот момент плачевным.

Будут ли новые вспышки заболевания? Как нужно к ним готовиться?

- Я не хочу и не могу говорить, о том, как нужно готовиться к новым вспышкам осенью и зимой. Я не эксперт, у меня нет таких знаний. Я не эпидемиолог и не инфекционист. Я всего лишь простой солдат этой войны. И хочу поделиться тем, что переживали мои соратники, рядовые доктора. Знаете, у нас очень много пустых советчиков в стране. Но говорить что-то действительно полезное, конструктивное могут люди только с большим опытом и с большими знаниями в этой области.

Одна большая беда, с которой я столкнулась на всех этапах работы - у нас везде на ключевых должностях сидят люди с очень низким уровнем образования, не обладающие теми знаниями, которые они обязаны иметь на этих постах. У людей, которые занимают руководящие должности, должны быть соответствующие навыки. Тогда не было бы такого коллапса в июле. Наше многолетнее отношение – мен тууганды коем, мен эжемди-байкемдии коем - привело к тому, что не только в здравоохранении, а практически во всех системах сидят люди, которые не умеют и не знают, как работать. За счет чего и происходило большинство ошибок. Ошибки были именно логистические, аналитические. То, что нужно было заранее предвидеть, продумать, подготовиться, но никто этого не сделал. Если у нас и была какая-то аналитическая служба в стране или в Минздраве, то определенно она потерпела полное фиаско.

Были горячие линии для пациентов 103, 118, такая же горячая линия должна быть организована Минздравом и для докторов. Многие вопросы были решаемы, но они почему-то не решались. Был какой-то глухой телефон. Никто не хочет облегчить эту ситуацию. Если мне, например, нужен какой-то препарат, то я должна звонить старшей сестре, она через главврача выходит на ту больницу, которая нас курирует, эта больница выходит на склад, на складе все проверяют и потом отказывают, на это уходит полдня впустую. Почему не было такой линии? Почему врач не может позвонить в Минздрав и сказать: «В такой-то больнице вот этого нет, обеспечьте нас». Это же элементарно. Говорят, что все доктора были обеспечены СИЗами. Да ничего подобного. Несколько раз у нас в больнице ребята заходили только в своих респираторах, потому что СИЗы приезжали позже нужного времени. Мы должны были заходить в восемь, а СИЗы приезжали к 9 утра. Целый час пациенты могли остаться без врача. Мы такого не могли позволить и заходили со своим снаряжением, у кого что было, благо мы с собой привезли. А если бы не привезли? Такие элементарные вопросы, которые вполне может решить местная администрация, должны решаться Минздравом.

Еще одна проблема, которая была, есть и будет еще существовать несколько лет – нехватка анестезиологов-реаниматологов. Еще когда я училась, говорили, что у нас в стране не хватает реаниматологов. Но кто это исправил? А ведь это самая тяжелая специальность в медицине. Почему им нельзя дать достойную зарплату? Они получают три с половиной – пять тысяч сомов. Столько стоит жизнь человека?! Поднимите им зарплату. Ребята, заканчивающие медуниверситет, более восьми лет висят на шее у родителей. Специалисты убегают от этой нищенской зарплаты. Все кричали про искусственную вентиляцию легких (ИВЛ) в июле. К ИВЛ могут подключать и регулировать аппарат для каждого пациента только реаниматологи. От аппарата ИВЛ никакого толка, если нет подготовленного врача. Это был плохой, но урок, что нужно растить своих специалистов. Нужно выделять деньги для развития этого направления.

Моя подруга - отличный реаниматолог, закончив в Новосибирске учебу, приехала менять кыргызскую медицину в лучшую сторону. Работала сразу на двух работах и получала зарплату 3500 сомов в Чуйской областной больнице при отсутствии условий. Она не могла применить в

Бишкеке свои приобретенные в России знания ввиду отсутствия соответствующих аппаратов и препаратов. Ее юношеского энтузиазма хватило на год. После чего она уехала в Москву и более 2 месяцев работала в ковидном стационаре. Вот вам реальная жизнь.

Сюда приехали кыргызские доктора из России, из Турции. Все мы жили в одном месте, нас было около сорока человек. У всех хорошая квалификация, все знали, что делать, у всех наработанные руки, все собираются дальше учиться и развиваться... И никто не хочет возвращаться. Кыргызстан теряет весь свой потенциал, потому что не создает условий, и все хорошие врачи, которые стремятся развиваться, вынуждены отсюда уезжать. Мы хотим работать в Кыргызстане, хотим помогать нашим людям, но нам не дают возможностей для этого. Я не застала профессора Миррахимова М.М., но сейчас я вижу наших кардиологов. Он создал школу, готовил своих последователей, учеников. И у нас очень хорошие кардиологи. Почему не создана школа анестезиологов-реаниматологов? Вопрос к нашему профессорскому составу в этой области.

Получается, врачи обучались во время эпидемии?

- Врачи учились на своем опыте, на ошибках, в полевых условиях. Знаете, я не удивлюсь, когда пойдут разборы случившейся ситуации, то, в конечном итоге обвинят простых врачей, тех, кто реально работал и спасал людей. Бессовестно, грязно, как это уже происходит... Но простые врачи не виноваты в том, что было полное отсутствие организации в момент лавинообразного потока пациентов. Они не виноваты в том, что было отсутствие элементарных вещей в больнице. У нас в больнице не было даже судна. Пациентам приходилось давать бутылки из-под воды. Разве это нормально? Мне очень жаль моих коллег, которые, пережив такое и работая на износ в очень тяжкие дни, потом еще будут отвечать за все ужасные последствия плохого руководства.

А рядовые врачи были единственной помощью. Они показали и свой профессионализм, и свои умения в условиях отсутствия лабораторий, отсутствия КТ, отсутствия препаратов, предметов гигиены. Наши доктора, не имея никаких анализов, умудрялись лечить и излечивать пациентов, вытаскивали их буквально с того света и выписывали домой. Знаете, самые передовые страны, имея все необходимые средства, тоже имели высокий процент смертности. Ниже чем у нас, конечно, но тоже немаленький. Но наши доктора работали вслепую, им помогло только их клиническое мышление, терпение и самоотверженность. Ни один современный доктор не согласится работать в таких условиях, где у тебя ничего нет, кроме тяжелого пациента, которого ты даже нормально прослушать не можешь, потому что на тебе этот скафандр – СИЗ. Мои коллеги, здоровые ребята, которым по 25-26 лет, падали без сознания в красных зонах. Большинство наших коллег потеряли в то время близких родственников, членов семей. Они уезжали на похороны, а потом снова возвращались работать, несмотря на то горе, которое они переживали. В этом и состоит геройство наших докторов – никто не сбежал.

Я читала, что в некоторых регионах России врачи увольнялись, если не было условий.

- Да, увольнялись. Увольнялись и те, кто находились в группе риска, доктора в возрасте. А у нас, несмотря на отсутствие всего, доктора и медперсонал работали. Многим сестрам и санитарочкам было за 50 лет, они имели хронические заболевания, тот же сахарный диабет. И они работали. На каникулы никто не ушел.

Какие ваши дальнейшие планы?

- На данный момент мы не можем вернуться в Москву. Мы знали, что проблемы с возвращением будут, но тогда наш посол в России заверил нас, что решит эту проблему. В итоге пока мы в подвешенном состоянии. Скорее всего, нас уволят с работы, так как уже две недели мы пропустили, и, скорее всего, нас отчислят с учебы, если мы не вернемся к сентябрю-октябрю. Но это был тот риск, на который мы шли. К сожалению, пока наш вопрос с возвращением не решается. А так, я планирую защитить кандидатскую диссертацию и продолжить развиваться в области кардиологии с упором на пожилых пациентов, так как они самая уязвимая часть населения. Именно эта категория в Кыргызстане, на мой взгляд, больше всего нуждается в помощи.

Что вы считаете нужным сказать в конце нашей беседы?

- Правительство и Минздрав обязаны провести разбор всех ошибок. Необходимо проанализировать ситуацию по умершим пациентам. Надо составить отчет, в котором будут перечислены все систематически повторяющиеся ошибки. И на государственном уровне, и на уровне отдельных учреждений. Такая работа над ошибками улучшит ситуацию в будущем.

И две эти структуры должны осмелиться взять на себя ответственность за всю эту ситуацию, а не перекладывать вину на население и врачей.

Приношу соболезнования всем кыргызстанцам, потерявшим своих родных и близких. Мы, доктора, разделяем с Вами всю горечь утраты.

Источник: АКИpress